К десятилетию клуба «Контакты-1» — «Путешествие в тысячу ли начинается с первого шага» (китайская пословица)

С чего начать рассказ о десятилетней работе общественной организации? Чтобы оно не превратилось в скучный отчет о делах или назидательную проповедь о благородных целях и задачах общественной организации. Чтобы оно привлекло внимание не только человека, регулярно прочитывающего всю, какую только можно достать, прессу за ради новостей и информации, но и гражданина, коему выпала свободная минутка поскучать.

А может быть и вовсе не писать? Ну кому интересно, что московскому клубу инвалидов «Контакты-1» исполнилось десять лет? Ведь десятилетие — это, скорее, не праздник. Десятилетие сродни зарубке на косяке двери, которую ты ставишь в детстве, чтобы отметить свой рост. Отметить, чтобы сравнить с прошлогодней зарубкой «ого, все-таки вырос» и поторопить следующую зарубку «хорошо бы дорасти вот настолько».

«Путешествие в тысячу ли начинается с первого шага» — гласит китайская мудрость. Сделав его, ты начинаешь идти по дороге, и чем дальше ты идешь, тем труднее остановиться. Повернуть назад невозможно, потому что невозможно вернуть вчерашний день. Разве что свернуть на обочину и остаться там, прислонившись к надежному стволу крепкого дерева, и бездумно глядеть на тех, кто идет по дороге, по которой только что шел ты.

Так что же заставляет тебя сделать первый шаг и начать свое путешествие? Где ты потом берешь силы, чтобы пройти всю дистанцию? Куда и зачем ты идешь?

Двадцать лет назад травма позвоночника вышибла меня из обычной жизни. По ночам мне снились гулкие коридоры пединститута, по которым я шла на встречу со студентами. Мне снился запах акаций, празднично врывающийся майским утром в открытые окна аудиторий, которые в экзаменационную пору становились по особенному просторными и значительными. Уставая от ничегонеделания, я перелистывала свою несостоявшуюся диссертацию и вспоминала каждый день, проведенный в читальном зале Ленинки, удивляясь своей прежней тупости — как можно было не дорожить каждой минутой жизни и не радоваться каждому дню! Воспоминания о прежней жизни начинали душить. Смирение сменялось отчаянием. Затем снова обволакивала безысходность оттого, что я уже никогда не смогу выйти на улицу и просто пройтись пешочком. В порыве отчаяния я ковыляла к мусоропроводу и, горько рыдая, бросала в него бесценный прежде, никому не нужный теперь, экспериментальный материал своей диссертации. Когда слез не стало, наступило безысходное спокойствие. Но природа победила и я стала искать другой выход эмоциям. И он нашелся, этот другой выход. Им была моя другая жизнь, совсем непохожая на прежнюю. От прежней жизни осталось одно — желание работать.

Мягкий женский голос сотрудника райсобеса обещал мне выслать перечень, который рекомендует инвалидам надомный труд. И я до сих пор благодарна этой женщине. Она по-доброму отнеслась к моей просьбе помочь мне найти работу. Перечень включал работы разные, начиная от пришивания пуговиц к халатам и кончая плетением галунов к офицерским фуражкам. Все виды работ были, как на подбор, скучные и монотонные. Помню, что я обиделась. Я сказала себе: «Я не хочу делать эту бездумную работу». И вдруг — иногда память подкидывает нам такие штуки — меня окатил жар от чувства стыда, который я буду помнить долго. Я вспомнила вечера у Софьи Николаевны, заведующей Высшими педагогическими курсами пединститута имени Ленина, на которые она время от времени приглашала нас, приезжающих учиться из разных городов. Мы обычно вваливались к ней шумной, жизнерадостной компанией и садились чаевничать в большой комнате. Дверь в маленькую комнату была постоянно полуоткрыта, и мы могли видеть человека, который, сидя в громоздкой инвалидной коляске, делал какую-то однообразную работу. Работа действительно была однообразная, судя по шуму, который издавало стоящее перед ним нехитрое приспособление, напоминающее гончарный круг. Софья Николаевна представила нам своего мужа только один раз, и он, спустя некоторое время, вежливо откланялся, объясняя свою занятость работой. А мы, жизнерадостные и молодые, не обратили на это внимания и продолжали оживленно обсуждать лекции и рефераты. Помню, мы иногда помогали Софье Николаевне и отвозили бумажные коробки на какое-то предприятие, не очень вникая в то, что в них. А в них были ярлыки к халатам, такие, помните, бумажные и безликие, нарисованные однообразной краской: наименование товара, размер, артикул и всякое прочее. И по слепоте своей мы не задумывались о том, что эти ярлыки рисовал на примитивном аппарате человек, который до своей болезни, приковавшей его к инвалидной коляске, работал на высокой должности в министерстве. Нас больше забавляла Джулька, белая капризная болонка: мы, провинциалки, удивлялись тому, как Софья Николаевна баловала ее, кормила из своих рук котлеткой, приговаривая «какая Джулечка умненькая девочка». А Джулька нахально, и нарочно, бросала свою любимую косточку к ногам гостя, который в этот вечер случался у Софьи Николаевны, с тем, чтобы потом иметь удовольствие громко облаять его, мол, чего это ты покушаешься на мою косточку. И мы, педагоги, которые в самых, что ни на есть, педагогических вузах учили студентов уму-разуму, проводили кураторские часы о высоких нравственных ценностях и строительстве светлого будущего, ни разу не потрудились узнать, почему в глазах мужа Софьи Николаевны гнездится такая вселенская пустота.

Потом мне довелось побывать в санатории для «спинальников» в городе Саки. К тому времени я уже привыкла к своему новому состоянию. Костыли стали моей неотъемлемой частью, и я уже научилась сама открывать двери, достаточно ловко подковыливая к двери. Месяц пребывания в санатории стал для меня откровением. Так много «инвалидов» в одном месте я никогда не видела. Я думаю, и сейчас есть люди, которые даже не представляют, что такое есть скопление сотен «инвалидов» на костылях и инвалидных колясках. Разных возрастов, с разными характерами, но объединенные одним общим: раздраженностью на свою немощь, часто переходящую в ненависть ко всему окружающему.

Я видела, как страшно выплескивается эта ненависть. Как дерутся «колясочники», яростно сжимая в своих сильных руках металлические части от инвалидных колясок. Побеждал тот, кому удавалось опрокинуть коляску: «спинальник» оказывался на земле и, без коляски, становился беспомощным, парализованным телом. Я видела, как молодые парни пьют водку и накуриваются всякой гадости, чтобы потом впасть в забытье в туалетных комнатах, успев или не успев опорожнить свой желудок от алкоголя и ненависти. Я помню красивого азербайджанца со сказочным именем Сахраб, прикованного к инвалидной коляске. Он пел грустные, мелодичные песни и плакал. Помню житейскую рассудительность пожилой женщины из глухой забайкальской деревушки, которая привезла в Саки свою дочь в надежде на то, что она сможет познакомиться с каким-нибудь «инвалидом» и забеременеть. «Я одна, и дочь одна. Нам бы ребеночка, была бы радость в доме. А воспитать его я уж как-никак смогу».

В промежутках между процедурами «инвалиды» собирались в группы и, что меня поразило больше всего, молчали. Просто сидели в своих инвалидных колясках и молчали. Любая тема, которая подкидывалась кем-нибудь подходящим к группе, легко подхватывалась, однако обсуждение не продолжалось долго. Все разговоры быстро гасли, и быстро угасал интерес к теме.

Почему молчали? Говорить о своих болезнях надоедало, тем более что больному человеку трудно слушать о недомоганиях другого, такого же больного человека. Говорить об иных материях было бесполезно, так как они были из другой, недоступной им жизни. И для того, чтобы жить, «инвалиды» цеплялись за событийность, вот что-то происходит, можно посмотреть, а потом немного посудачить об этом. И снова ожидать событий.

Я на всю жизнь запомнила свои ощущения от нереальности происходящего. Мне тогда казалось, что я попала в фантастический, искаженный физическими страданиями мир «калек». И этот мир жил по своим правилам. Он не был гостеприимен, этот мир. Не был красив. В нем не было ничего долговечного. Дружба была недолгой, любовные связи краткими. Долгой и постоянной была только немощь, которая, объединяя людей под крышей санатория, разобщала их, таких одиноких в своих страданиях.

Годы перемен всколыхнули и людей, имеющих инвалидность. Первые общественные объединения инвалидов решили самую насущную проблему: они разомкнули заточение людей, имеющих инвалидность, и дали им новые темы для разговоров и размышления. Темы, которые приобщали их к жизни, которой жили окружающие их нормальные люди. До 1993 года наблюдается особенно активное формирование общественных объединений инвалидов, которые могут рассчитывать на поддержку со стороны государства и зарубежных грантодающих фондов.

В период до 1996 года в российском неправительственном секторе происходит дифференциация общественных объединений по целям и задачам, и они набираются опыта профессиональной работы. В 1996–1998 годы отличаются жестким расслоением среди общественных объединений, во время которого осуществляется конкурентная борьба за налоговые льготы, многие инвалидные организации обогащаются за счет этих льгот, появляются псевдоинвалидные организации, и в инвалидное движение вползают цинизм и лицемерие. Дефолт 98 отнимает у многих организаций возможность продолжать работу, но в то же время остужает горячность лидеров общественных организаций, заставляя их понимать, что развитие неправительственного сектора зависит от объективных экономических законов. Что не бывает ничего бесплатного. Что прежде, чем взять, необходимо отдать. Что общественная организация может нормально развиваться только при условии выполнения только ей свойственных миссии, целей и задач.

Эти десять лет оказались нелегкими для всех. И когда-нибудь социологи напишут историю развития российского неправительственного сектора и выведут закономерности.

Но уже сегодня можно сказать о самом главном деле, которое сделано. Раньше «инвалиды» были объединены в одну категорию, которую определяли по степени трудоспособности. Им давали группы инвалидности. Их перевозили на медицинских перевозках, и о том, что они хотят жить, как все, не было и речи. Теперь уже никто не дискутирует вопроса о том, что человек, имеющий инвалидность, является равноправным гражданином, имеющим права на все, что доступно обычному человеку. И среди этих прав, сам «человек в инвалидной коляске» научился выбирать право на свободу выбора и ответственности за свои поступки.

Я не знаю, как живет тот красивый парень из Азербайджана. Но я знаю все десять лет, через которые прошел клуб «Контакты-1». Я знаю, что Саша Гранкин, страдающий от гемофилии, работает преподавателем в Московском институте для инвалидов-опорников и на занятия его доставляет автомобиль клуба «Контакты-1», реализующий программу «Доступный транспорт». Что Света Ромахина, которая научилась рисовать ножкой в клубе «Контакты-1», сейчас продает свои картины, а Маша Загорская известна не только в Москве как талантливая художница и поэт. Что Саша Калинкин, которому Львы клуба «Москва-Север» подарили первый в его жизни аккордеон, работает в ЦСО, а Саша Красавин — на телевидении. И я очень надеюсь на то, что многие дети, повзрослевшие вместе с клубом «Контакты-1», умеют слушать и слышать, смотреть и видеть, и воспринимать окружающий мир неискаженно.

Я забыла свои слезы у мусоропровода, в который я сбросила экспериментальные осциллограммы предыдущей диссертации. Я просто защитила другую диссертацию. Ранним утром я встаю на работу, и, как обычный человек, слушаю прогноз погоды, «чтобы знать, что надеть». Я боюсь забыть что-нибудь, спешу, чтобы не опоздать, перехватываю бутерброд на ходу. Я живу нормальной жизнью. И каждое утро я благодарю Бога за то, что имею право и возможность вливаться в многомиллионную армию горожан, спешащих на работу, ругающих погоду и инфляцию, закупающих подарки к празднику. Устаю вечером, а утром снова и снова удивляюсь тому, что у меня опять есть силы.

И я знаю наверняка, что у меня всегда будут силы, потому что, пока я живу, они всегда будут генерироваться чувством горячей благодарности людям, протянувшим мне руку помощи и заставившим меня сделать первый шаг. Первый шаг в самом прекрасном и увлекательном путешествии, которое называется жизнь.

Перед Новым годом один, очень особый для меня человек дарит мне ежедневник. И 1 января я с волнением открываю нарядную хрустящую страницу и начинаю планировать еще один год. Который также, как и предыдущие десять лет, будет связан с работой в клубе «Контакты-1».

Екатерина Ким

Президент клуба «Контакты-1»

2002 год